Художник, зрители и время

 

«Прошлое нельзя стереть,

в лучшем случае его можно отвергнуть».

Ганс Йорк Хойсер.

 

Пространство, в котором живая почва не утрамбована под асфальт, кирпич или железобетон, часто называют провинцией. Ландшафт здесь не разделен на архитектурно спланированные квадраты кварталов, набранных из однородных коробок, а горизонт не ограничен забором рекламных плакатов или ущельем улицы. Здесь воздух свеж, память не суетлива и думается, как дышится – свободно. Я особенно люблю древнее Подвинье. Динабургско-Борисоглебско-Двинско-Даугавпилсские земли хранят память о прошедших культурах. То полочане и смоляне сплавляли товар по Двине, то немцы подступали с крестом и мечом и строили свои замки на балтско-кривичских землях. То Иван Васильевич повелел заложить шанец в устье р. Шуницы (в 18 км. от Динабургского замка), то Стефан Баторий, изгнав Грозного, даровал городу Магдебургское право. До сих пор над Подвиньем дуют ветры – то из варяг в греки, то из греков в варяги.

Главным художественным предметом на этих землях в течение многих столетий была икона. На обороте некоторых из них сохранились надписи (напр.: «Сей святый Иоаннъ Богословъ Динабургскаго купеческаго сына Федора Иванова Лосева писанъ в 1823-м году»). Количество икон, хранящихся в домах и храмах Даугавпилса и района, кажется, все еще превышает количество картин, собранных в местном музее и частных коллекциях любителей живописи.

В современных условиях продолжать традиции не принято, да и некогда, – поспеть бы за новым. В эпоху информатики все решается просто – включил компьютер, вошел в Интернет и порядок, – ориентировка получена. Проанализировав содержание и формальные признаки самых дорогих картин мира, написанных Винсентом ван Гогом, Пикассо и Джексоном Поллоком, понимаешь, что и я так могу – для высоко развитого примата это не проблема. Хорошо подготовленные кадры, в том числе с академическим образованием, у нас имеются. Осталось скоординировать собственное движение – интегрироваться с Европой, войти на мировой рынок, прорекламировать себя, и успех будет обеспечен «евриками».

В 2004 году в Даугавпилсе состоялся первый, ставший за тем традиционным, международный пленэр, названный «Посвящение городу». 15 мастеров кисти из Латвии, Литвы, России, Польши и Беларуси общались и творили, демонстрируя собратьям по цеху и зрителям широту современного диапазона художественных средств выражения. Средствами живописи одни мастера создавали образ, отражающий окружающую действительность, своим талантом вычищали кристалл бытия из породы и показывали его ограненным. Другие (не читавшие или забывшие Ильфа и Петрова) творили субъективную реальность, из эмоциональных мазков краски, линий, пятен, из стекляшек-деревяшек-жестянок организуя предмет самовыражения, имеющий к реальности приблизительно такое же отношение, как примитивная лексика восхитившейся Эллочки. Современные художники – народ, как правило, толерантный. Критиковать собратьев не принято: никто не застрахован от неудачи. Но провинциальные зрители – публика искренняя. Если видит объективное содержание информационного сообщения, – радуется представившейся возможности общения, а если зрителю неинтересен или неприятен образ, сотворенный художником, – зритель недоумевает и просит объяснить, – зачем художник взялся за кисть. Так как правда бывает обидна, а значит опасна и для обижаемого, и для обидчика, то публике принято наплести паутинку слов про вдохновение, про творческое отражение и отправить ее (публику) саморазвиваться. Деликатно отделаешься от зрителя и задумаешься: что лучше – творить пространства кривых зеркал, припудривать реальность, плести вуаль эзоповых словес, или говорить правду о голом короле?

Многих учили, что сокрытие правды, как и явная ложь, называется грехом лжесвидетельства. Учили многих, но не все запомнили. И я забывал, тоже грешен. Простите! Но свобода слова и совести позволяют стараться не грешить и поделиться еще сохранившимся. Ведь я помню, как в 79-ом читал и распечатывал по ночам фотоспособом «Жить не по лжи» Александра Исаевича. Кое-что помню из занятий историей искусств, из лекций, прослушанных на художественно-графическом факультете Одесского пединститута и в Латвийской Академии художеств. Помню, что смена цифр в календаре столетий еще не означает смены художественных направлений, что творческая энергия и в начале XXI века продолжит движение, начатое художниками, чьи работы не были приняты профессионалами на парижскую выставку в 1863 году. Тогда в «Салон отверженных» зрители приходили чтобы поиздеваться над «мазней», посмеяться над картиной Мане «Завтрак на траве». Но поддержанное следующими поколениями пассионариев движение, получившее название модернизм, пять десятилетий развивалось и сформировалось в начале XX века в так называемый авангардизм (от франц. avant – впереди и garde – стража). Позже исследователи перечислили основные признаки авангардистов: неумение или нежелание выполнять социальные задачи, отказ от традиций, социальный протест – признаки, как мы теперь понимаем, характерные для пубертатного периода. А тогда, зациклившиеся в подростковом развитии, художники продолжали творить и приучать публику к новой культуре. В энциклопедическом словаре 1989 года дается такая характеристика этого движения (на одной странице с Авантюризмом): «стремление преодолеть обществ. противоречия путем скачка, игнорируя необходимые этапы развития и реальные условия», то есть начать все с «Tabula Rasa» (с чистой доски). Здесь уместно вспомнить строки из песни: «Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем Мы наш, мы новый мир построим, Кто был никем тот станет всем!».

Необузданное творчество пубертатного периода до добра не доводит. Европа пережила 1-ую мировую и Октябрьский переворот. Но урок оказался не впрок. Европейцы не решили проблем с авангардизмом и «украсили» мир второй войной, в которой погибли миллионы граждан планеты Земля, но только не искусство «скачка».

На территории Советского Союза модернизм в 30-х – 70-х гг. был под запретом. Это привело к появлению многих замечательных художников и созданию целого ряда шедевров мировой культуры. Вспомните имена Шостаковича, Эйзенштейна, Пастернака, Тарковского, Норштейна. Поройтесь в старых альбомах, если не выкинули их на свалку или не сожгли, как многие книги из «ненужных» отделов библиотек. Если Вам повезет – увидите репродукции талантливых и человеколюбивых картин Дмитрия Дмитриевича Жилинского, портретов кисти Олега Павловича Филатчева и многое другое, что возвышает человека до уровня действительно высокой культуры. Я не забываю своего восхищения, пережитого в Русском Музее еще в 70-х перед картиной Индулиса Зариньша «Осень». [Индулис Зариньш (1929 - 1997) – член корр. АХ СССР (19667), Действит. член АХ СССР (1978), лауреат Ленинской премии (1980), народный художник СССР (1986), с 1988г. – ректор Государственной Академии художеств Латвийской ССР]. Отмечу, что из всего Зариньша мне нравится только «Осень».

На Западе авангардизм продолжал жить и развиваться на протяжении всего XX в., преобразуясь во все новые и новые -арты и -измы и постепенно приучая обывателей к нормам жизни в изменчивой культуре пубертатного периода. Взрослые дяди талантливых недорослей жалели и подкармливали, догадались даже деньги на их творчестве делать. Неплохо получилось!

Сторонники развития демократии помогли расширить пространство авангардизму. Итальянский худ. критик Бонито Олива (Bonito Oliva) запустил в искусствоведческий оборот новый термин – трансавангард (использовался на Венецианской Биеннале 1982 г.). Вкус к «свободному от идеологии» искусству прививался мировому сообществу на всем протяжении холодной войны с блоком стран Варшавского договора, подкармливался западными дипломатами на востоке (пассионарная молодежь везде найдется), поддерживался апологетами западного понимания демократии и ярко проявился в Риге в конце 80-х – начале 90-х годов. Андеграунд сделал свое дело. Ново-демократичные имиджмейкеры прочно закрепили негативный ярлык на достижениях культуры, созданных в условиях «страшных тоталитарных систем» (в том числе и на вершинах мировой культуры XX в.). На старое стало неприлично смотреть гражданину новой Европы.

Не могу забыть зрителей, пришедших во второй половине 90-х на традиционную выставку «Rudens». Привычные к еще недавно высокому уровню латвийской культуры интеллигентные мужчины и женщины с цветами входили в залы, их глаза светились радостным ожиданием праздника общения с прекрасным. В отремонтированных пространствах Арсенала отринувшие «старые штампы» прогрессивные художники Латвии показывали свои достижения. Экспрессивное сочетание линий и пятен демонстрировало выплеснувшиеся на холст энергии. Противостояние черного и белого, одних цветов - другим, мягких пятен – твердым линиям волновало художников и околдовывало зрителей. Темных тонов и резких линий было почему-то больше. Гипертрофированная реальность живописных композиций окружила посетителей выставки, и те, сжавшись и прижимая к груди букетики живых цветов, бродили по залам, не решаясь близко подходить к картинам. Любители гармонии могли успокоиться перед одним из творений – плавно-волнистыми линиями, текущими по безмятежно серой плоскости холста – то ли пейзажем спокойной Балтики, то ли образом общественной реальности. Рефлексируйте как вам хочется! Полная свобода самовыражения и интерпретаций. Свобода творчества каждой личности – и художника, и зрителя! Ценность каждого члена была проиллюстрирована экспонатами обрубков рук и ног, отлитых в бронзе. Было представлено и конструктивное: перечеркнутые черной краской колонны людей с флагами, а напротив – мирно-зеленая плоскость холста с аккуратно вычерченными квадратиками, все стороны которых равны меж собой – апофеоз гармонического порядка! Не найдя места для цветов, Зритель грустно уносил их.

Скачок – дело быстрое, а тут – на десятилетия растянулся! И опасен он для всего мира. Искусствоведы еще на рубеже 80-х – 90-х термин откорректировали (см. материалы XXIII конгресса Международной Ассоциации художественных критиков, прошедшего в сентябре 1989 года и статьи ряда авторов в 1-ом номере журнала «Творчество» за 1990г.). Отняли от авангардизма революционность, добавили толерантности, и получился постмодернизм – явление якобы мирное, все допускающее, со всем согласующееся и во все проникающее (ветхозаветную историю со змеем помните?). Кстати, толерантность (от лат. tolerantia – терпение) – «иммунологическое состояние организма, при котором он не способен синтезировать антитела в ответ на введение определенного антигена» (см. энциклопедический словарь).

За 90-е гг. свободные от «тоталитарной системы» творцы достаточно наобманывали зрителя, ожидавшего от искусства положительных сентенций. Художники сами отбили у публики желание ходить и смотреть на современное искусство. Выставочные залы запустели, праздники искусства закончились (у меня до сих пор сохранился журнал «Декоративное искусство СССР» с фотографией на 1-ой странице обложки, зафиксировавшей человеческое море на площади Домского собора во время празднования Дней искусства в Риге в 1983-ем году). Ныне остались салонные лавочки и корпоративные галереи, втюхивающие редкому потребителю залежалый и сомнительный товар, убеждая покупателя, что он теперь – обладатель «бесценного сокровища» современного искусства постмодернизма. Зритель, слышавший о 140-а миллионах долларов, заплаченных за абстрактный шедевр Поллока, верит и, так и не разобравшись с общественными противоречиями, продолжает жить в эпохе постмодернизма, без garde, но с толерантностью. Наивно-счастливое, наркотическое, но близкое к летаргии пребывание в ставшем привычным окружении поставангардных химер! В новой культуре, вершинами которой стали продукты пубертатного периода, вырастают новые поколения. Давно было сказано: бытие определяет сознание. А мне все думается: может – наоборот? Что первее – курица или яйцо? А если сон разума породит чудовищ?

Я не сгущаю краски. Я открыл справочники и только немного начал разбираться в искусстве и искусствоведении. Мне еще не хватает толерантности к плюрализму. О толерантности я уже упоминал, а плюрализм (от лат. pluralis –множественный) – «филос. учение, согласно которому существует несколько (или множество) независимых начал бытия или оснований знания» (см. энциклопедический словарь). Замечательное учение для торжества язычества, а если к этому добавить оценочный подход, – то хорошая платформа для сортировки людей по рангам. Например: на творчески мыслящих интеллектуалов и простой народ (толпу). И если культура «ново»-творческих личностей ценнее «старо-обывательской» культуры, то путь к неофашизму открыт! Кроме того, плюрализм – кратчайшая дорога к расщеплению сознания – состоянию, именуемому шизофренией (от греч. schízō – разделяю, расщепляю и phrēn – сердце, душа, ум, рассудок). Течение шизофрении преимущественно хроническое. Основное проявление: разделение мира на идеальный и реальный. Симптомы: снижение активности, эмоциональное опустошение, замкнутая внутренняя жизнь и отстранение от внешнего мира, затем следуют разнообразные так называемые патологически продуктивные симптомы: бред, галлюцинации, аффективные расстройства, кататония и др. В результате – ухудшение приспособляемости, потеря трудоспособности и исчезновение индивидуальных черт личности. Аж страшно стало! Захотелось книжки закрыть и, как страусу, голову в песок засунуть. Только что делать с «пятой точкой», из которой у страуса хвост растет?..

Быть шизофреником мне не хочется, поэтому плюрализм, толерантность, постмодернизм и авангардизм я постараюсь не употреблять, ни внутрь, ни наружно. Я лучше обращусь к тому, что папа с мамой и дедушки с бабушками предпочитали, что до сих пор предпочитают психически здоровые люди. Таких людей все еще много. Они не «особенные», часто не слишком эрудированные, но они любят реальность и не хотят скуки бессмысленных упражнений модернистской поп-культуры. Они знают, что все очень просто: молоко белое, а уголь черный и уточняют – все гораздо сложнее: зелень травы состоит из небесной голубизны и солнечного желтого. Они даже теорию относительности понимают: темнее – светлее, холоднее – теплее; твердо стоящие на земле подошвы из каучука бьют по лицу больнее, а улыбка любящего – добрее. Таким людям почему-то стыдно смотреть, как обнажают и выпячивают некрасивое, как скрывают правду или упражняются в украшении лжи. Их не проведешь на «мякине», не вдохновишь ни ритмическими, ни живописными ассоциациями по поводу превращений материи, проходящей по желудочно-кишечному тракту любительницы абсента. Им неприятно смаковать откровения мастера, гениально прочувствовавшего экстаз мастурбанта или отразившего в цвете сложности менструального цикла. Авангардистскому шедевру они предпочитают папирус – репродукцию Египетской культуры, пережившей не одно тысячелетие. Многие обращают лицо к иконе. В эпоху строительства европейского Вавилона такие люди Содому и Гоморре предпочитают провинцию. Они живые люди и любят живую реальность. Любят глубину глаз задумчивого собеседника и прищуренный взгляд, искрящийся улыбкой. Любят наблюдать за переходами света по слоям замерших, текущих и бегущих облаков в бездонном ультрамарине неба, плавно сменяющего свои оттенки на лазурь, золотистость и пурпур заката. Как хорошо слушать дыхание любимой женщины и стук сердечка прильнувшего к отцовской груди ребенка; любоваться стройностью тела стрекозы в распахнутой пелеринке крохких крыл; вдыхать аромат жасмина, лугового сена, солоноватого морского прибоя; наслаждаться соком виноградных гроздьев и вкусом крепкого чая, ощущать ладонью мягкость бархата или гладкость мрамора… Вместе с такими людьми я люблю этот мир со всей его красотой и недостатками, целиком и в частностях, в метафизическом единстве времени и пространства, в конкретности места и бытийности преходящего мгновения, часа, дня… И пока с нами Вера, Надежда, Любовь и матерь их София, – все будет хорошо!

 

(Текст под названием «О вечном и временном в искусстве, или о провинции и пубертатном периоде» напечатан в журнале «Культурно-просветительная работа (Встреча)». Москва, 2007, №7. Стр. 35-37. - ISSN 0130-2833).